Людмила Гурченко: Моя жизнь - не карнавальная ночь!..

Надежная опора для Гурченко - ее верный муж Сергей Сенин.

Все уже спросили ее обо всем. А о чем не спросили, она сама написала в своих книгах «Мое взрослое детство» и «Люся, стоп!».

Я нашла выход из положения, взяв названия ее фильмов как формулы жизни: «Карнавальная ночь», «Двадцать дней без войны», «Вокзал для двоих»... Диалог, видевшийся в не совсем серьезном жанре, обернулся серьезным.

Девочка из Харькова

- Люди думают, что жизнь артистки - сплошь «карнавальная ночь». У Чехова Аркадина говорит: как меня встречали в Харькове!.. Заречная, правда, говорит другое: завтра ехать в Елец, с купцами, в третьем классе...

- Я знаю все, что они говорят. Людям кажется: я сыграла в этом фильме оптимизм, радость, улыбку без сомненья, понимаете, никаких сомнений! - значит, и для меня все сложилось так же. Жаловаться мне на свою судьбу - грех. Ну а то, что жизнь - терпение, ожидание, борьба с депрессией, постоянной или периодической, глубокой... У меня, знаете, как будто пуля внутри застряла, рана зажила, я забыла о ней, все чудесно, а она сидит, и ее оттуда не вынуть. Если пришел успех за пять минут, а до этого ты был никто, девочка из Харькова, с харьковским акцентом, со всеми штучками... Умные люди понимали, что за этим шторка, открывали ее и видели человека. Но только очень умные и тонкие. Поэтому меня мало кто знает.

- Вся жизнь его прошла в бореньях с самим собой, самим собой... «Двадцать дней без войны» - перерыв. Война только с собой?

- Может быть, не война, а борьба. Борьба за то, чтобы поняли и приняли, отбросив ту шторку. Не могло ведь пройти бесследно - столько лет слышать вопрос: а где вы снимаетесь? А я нигде. И даже перспективы никакой. А сил полно. Я родилась в такой семье, где не слышали ни о 37-м годе, ни о чем таком. Мое окружение, домашнее, соседское, - простые люди. Где-то далеко враги народа. В 10-м классе дело врачей, евреев. Почему евреи? Моя подружка Любочка Рабинович - до сих пор ближе нет. И больше ведь никого, кто знает: Люся Гурченко, Марк Гаврилович, Елена Александровна, Клочковская, 38... Был первый Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Мне сказали: стучать на своих. Будете заниматься языком, у вас будет квартира. Я не поняла. Я отказалась. Я была абсолютно советская, любила родину, но о таком не слышала. Какая-то интуиция... и то, что Машин отец, Боря, - сын репрессированного писателя Бориса Пильняка, а мать сидела в тюрьме. Ей нельзя было говорить слово «быстрее», потому что там они носили камни, и им говорили: «быстрее-быстрее». Берия вызволил, большой поклонник великой актрисы Наты Вачнадзе, ее сестры. И когда в Грузии к ней подошли с этим же - она сказала: вон! Ее оставили в покое. А про мои левые концерты понаписали такое! В «Комсомольской правде». И когда безумная любовь, а потом - вон она какая, купается в деньгах! В общем, я съела все, что можно. Куда я поехала спасаться? К советским людям. В шахты, в тюрьмы...

Любовь без вариантов

- Жизнь как вокзал, где двое, - формула вашей жизни?

- Только. Когда появляются варианты - меня нет. Такое было один раз, но я жестоко поплатилась. Была влюбленность в работу, а воплотилась во влюбленность в человека. Я тогда была замужем за Сашей Фадеевым. А влюбилась в Игоря Квашу. А в итоге осталась одна. Потому что уже не могла с Сашей быть. Не умею.

- Я недавно прочла у Кобзона, где он с полным почтением к вам: у нее и у меня были увлечения...

- Чушь. Ничего другого у меня не было. А Кобзона я забыла как страшный сон. Я всегда имела наивность в какой-то момент ввериться, а иначе не получалось. Больше ничего не могу вам сказать.

- А с Борей Андроникашвили?

- Ослепительная картина. Ослепительно остроумный язык. Ослепительная начитанность. Ослепительный аристократизм. Мог ходить с дырками - и быть героем голливудских фильмов. И я нюра рядом. Сумасшедший дом. Страстная любовь. С моей стороны. Не получилось у него ничего. Надо было зарабатывать деньги. А дома был бардак. Ребенок в Харькове...

- Монолог из чеховской пьесы.

- Я очень глубоко переживаю. Привязываюсь. Не могу по сторонам романы заводить. Не дано. Я просто очень чистый человек. Иначе я не смогу к мужу подойти. Сережа это очень хорошо понимает.

- С Сережей Сениным, похоже, у вас сладилось.

- Сладилось, хотя не должно было сладиться. Непросто все складывалось. Я уже такой испуганной была. А он этого не понимал. Он очень наивный. Только сейчас узнал, что актеры могут обманывать, исчезать - настолько он далек от интриг.

- Может быть, то, что вы называете наивностью, и есть залог того, что это длится?

- Любовь - возбудитель жизни, очень сильный. Но когда я смотрю, едет машина с шариками, мне их заранее жалко. Я уже вижу развод, коляску, детей, орущих, кто встанет, кто не встанет к ребенку... Я пессимист.

Праздники

- «Пять вечеров» - концентрация. Мне кажется, главное ваше свойство: вы умеете собраться и - как пуля... не та, которая внутри...

- Нет, это была единственная картина, где мою концентрацию пришлось убрать. Она бы мне мешала. Я встретила человека, который впервые в жизни репетировал подробно, как в театре. А потом съемки, и я могла выйти ночью и сыграть в точном темпе, точно попасть. Как пуля или как ядерная бомба я была в «Вокзале», когда фильм снимался с последних кадров, уходила зима. И вот попасть туда, сломать весь предыдущий сценарий, потому что там этого нет, там и не пахнет этой трагедией счастья!.. Это как у космонавта. Столько проводочков, и надо одновременно дернуть за три, потом за четыре... И пошло беспамятство, без страха, будь что будет, пусть провал, или колоссальный прорыв вперед, или сотрут в порошок. Это сумасшествие. Я подписываюсь, что актер - ненормальный человек. Чем больше он ненормален, тем больше актер.

- Сказано: человек - остров. «Острова в океане» - это для вас...

- ...учителя жизни. Бернес, конечно. Сергей Аполлинарьевич Герасимов. Театр «Современник» с гениальными актерами: Табаков, Дорошина, Евстигнеев, Ефремов. Все на моих глазах. Когда у Табакова не получается роль, и вдруг он бреется наголо, «В день свадьбы», и я вижу счастливое, до слез, лицо Ефремова, он хохочет. Это праздники, открытия людей. Несмотря на то, что мне там ничего не удалось сделать, не важно. Это школа. Потом Ефремов сказал мне: может, одна из жестоких ошибок моих, что ты ушла. А Евстигнеев на «Гардемаринах» отвел в сторону, усталый: что-то я тебя хотел спросить... то, се... ну, словом, я очень рад. Я была так счастлива... Эфрос. Я показывалась у него в театре. Не прошла. И потом жуткие дни, безработица, набрав силы воли, звонила ему, на Бронную, а он отвечал: нет единицы. Это «нет единицы» я никогда не забуду. Пришло время, он приглашает меня в театр, а я уже сама себе единица. Я уже в полете. Я свободна, я давно знаю, что такое свобода. И он позвал меня на «Острова в океане». Я стесняюсь Ульянова, который меня стесняется. И теплый, поразительно нежно-мужской абрис Эфроса. Он на меня так смотрел, как будто у нас с ним что-то было. И как-то так, без дублей, мягко, тихо я стала той хемингуэевской женщиной, какую он хотел видеть.

- «Послушай, Феллини» - обращение к вершине. Это ваши амбиции?

- Это задание режиссера Швейцера. Единственное, чего я не могла принять. Я не могу с Феллини на равных. Я говорю: я не тот художник. Он: вы не тот, а она тот, вы сейчас она. Я говорю: я не могу. Он: но это и есть вы. Выйдете из моей картины - будете, какой хотите. А здесь вы грандиозная, и вы равны. Доказал.

Ящерица с новым хвостом

- Вы входите в фильм и выходите из него другим человеком или тем же самым?

- Вот как змея шкуру снимает. С болью, с ором. И голая, и думает: что мне надеть, как мне жить. У меня уже другая походка. Дома... почему разводы могут быть? Когда у меня роль, я уже всем мешаю, и мне все мешают, потому что они смотрят на меня как на Люсю, а я не Люся, я не знаю, кто. Я пью чай, а сама: ага, она так, нет, не так, а что, да погодите!.. Я могу резко сказать, а мне потом не прощают: «Я встретил ее из аэропорта, а она мне так...» Да так, потому что я не могу в одну секунду перемениться.

- «Аплодисменты, аплодисменты!»

- Аплодисменты дают тебе крылья. Аплодисменты жидкие их убирают. Слышишь стук собственных каблуков - провал. Если я стучу и не слышу ничего - это прекрасно. Это то сверхбожественное, которое только актер может пережить. Все остальное забывается в тот момент. И огромное отрезвление, когда ты, все отдавший, пустой, никчемный, уродливый, все повисло, ресницы отклеились, волосы слиплись, снимаешь парик и думаешь: вот это я? Я в это время никому не нужна. Ни мужу. Никому. Только папе...

- А себе?

- А меня нет. Доползти до кровати, упасть, снотворное принять, чтобы ничего не знать. Наутро просыпаешься - начинай с нуля.

- И «рецепт ее молодости»?

- А я уже все ответила. Умираешь и возрождаешься. Я, между прочим, Cкорпион, серая ящерица, которой отрубают хвост, она прячется между камнями, долго стенает, и - пожалте вам, с новым хвостом. И восторг. Меня поддерживает в жизни восторг перед талантом. Когда я вижу талант - о! У меня стопроцентное отсутствие зависти. Единственная зависть была к хорошим волосам - чтобы косы били по капроновым чулкам. Ни к росту, ни к голосу, ни к фигуре претензий нет - у меня всего хватает для моей профессии.

Читайте и смотрите:

Людмила Гурченко [Избранное]

Песни, которые пела Люся [Видео]

Такой мы запомним любимую актрису [Фото]