Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+7°
Boom metrics
Звезды25 мая 2019 8:20

Борис Фрумкин: «Георгий Данелия глазами объяснял, какую музыку хочет от нас к фильму «Мимино»

«Комсомолка» поздравила музыканта с наступающим юбилеем.
Анна ВЕЛИГЖАНИНА
Анна ВЕЛИГЖАНИНА
Руководитель оркестра Олега Лундстрема Борис Фрумкин. Фото: Артем Геодакян/ТАСС

Руководитель оркестра Олега Лундстрема Борис Фрумкин. Фото: Артем Геодакян/ТАСС

26 мая отмечает 75-летие народный артист России, советский и российский музыкант-аранжировщик, пианист, дирижёр, композитор, знаменитый джазмен и художественный руководитель оркестра Олега Лундстрема Борис Фрумкин.

Концерт в зале Чайковского

- Борис Михайлович как отпразднует юбилей?

- В день рождения 26 мая у меня концерт в зале Чайковского.

- Слышала, что вы проживаете в Германии?

- Вообще я проживаю официально в Германии (после перестройки уехал за границу. – Ред.), но так получилось, что в Москве вот уже много лет.

Сначала думал, что как-то смогу совместить руководство оркестром со своими проектами (в качестве пианиста. - Ред.) там, но несколько раз в Германии подвел организаторов и понял, что совмещать нереально. Поэтому надо уделять максимум времени оркестру - это такой механизм точный, который нельзя оставлять.

- А раньше в советские годы вы долгое время работали с ансамблем «Мелодия» и записывали пластинки для знаменитых исполнителей. Слышала, вам довелось поработать с Высоцким?

- С Высоцким тоже работал, да. Володя Высоцкий пришел к нам без нот, он работал на слух. В 50-60-е годы так принято было - записывали все живьем – сразу человек поет под аккомпанемент оркестра. А в 70-е – технология несколько изменилась. Стали сначала записывать фонограмму, а потом на нее - голос солиста. Но это лишило во многом эффекта жизни, и Володя Высоцкий сразу это почувствовал. Потому что его песни – они на нерве.

Ему не хватало в нашей игре нерва, почувствовал какую-то вялость. И он предложил работать вместе. Говорит: «Давайте-ка мы сделаем по-другому, запишем вместе». Сделали выгородку, чтобы его голос не проходил на остальные микрофоны, и записали с ним фонограмму. Затем он заново пел и его голос накладывали на уже сделанную нами запись. Просто Володю в этом случае устроил нерв, который уже присутствовал в записанном материале.

Для Марины Влади я делал аранжировку, одну или две, уже не помню.

И она мне пластинки джазовые привозила из Франции, которые я не мог найти в Москве. С ними общался, бывал у них, когда Володя с Мариной снимали квартиру в Москве.

Володя был небольшого роста, возможно, ему это хотелось как-то компенсировать. Однажды он при нас сделал стойку на руках, что, наверное, должно было показать его мужественность и силу, такая немножко эксцентрика…

Два «хромых»

- С Анной Герман я не только работал и общался, а у нас с ней очень теплые были отношения. Она была совершенно потрясающая… Она пела романсы, а я ей аккомпанировал. И записывал на «Мелодии» несколько романсов с ней.

У нее был рак – это последствия страшной аварии в Италии. Ее же собрали по частям. Никто не верил, что она встанет, пойдет, что вообще будет жить. Она удивительная была. Удивительно мягкая и многие этим пользовались, уже сейчас я могу об этом говорить – непонятные рядом были композиторы и поэты, а она не могла отказывать, была очень добрая. Она спасала их материал своим даром. Но все равно зачастую это был материал не ее уровня.

- Когда она заболела, вы еще с ней встречались?

- Да. Больше того, еще не был поставлен диагноз, но она неважно себя чувствовала. Уже начала хромать. Она думала, что это у нее вены или кость, или еще что. Помню, была зима. И я грохнулся со страшной силой на гололёде и разбил себе коленку. А она хромала на другую ногу. И вот мы встретились. Она хромает на одну ногу, я на другую.

В те времена кинозал «Октябрь» на Новом Арбате функционировал и как очень хороший концертный зал.

И вот мы с Анной с двух сторон на сцену выходим. Я - из левой кулисы, хромая на одну ногу. Она – из правой, хромая на другую ногу. Идем к центру, к роялю – я должен аккомпанировать, она петь. Мы с ней идем, а в зале хохот. Нам казалось, что мы стараемся идти прямо. Но зрителей-то не обманешь - они видят, что идут два хромых. Но если бы знали, что это было преддверие совсем не смешных вещей (рака. - Ред.), думаю, люди бы уже не смеялись.

«Гурченко – потрясающая тетка»

- На «Мелодии» мы записывали пластинки Андрея Миронова, Левы Лещенко, Аллы Пугачевой, Софии Ротару, многих других. И Карл Гот, Янош Гош у нас записывались.

Нет, с Карлом Готом мы записывали не романсы, а самые что ни на есть поп-песни. Я с ним общался. Он хорошо говорит по-русски, - продолжает Фрумкин. - Записывали с Люсей Гурченко программу «Песни моей молодости», «Песни военных лет». И там в телепрограмме наш ансамбль «Мелодия», кстати, в кадре все время.

Ансамбль «Мелодия» был создан в 73-м году. В 82-м его покинул Гаранян, бывший руководитель. А мы существовали до 1992 года. То есть, еще десять лет после.

- Вот вы записывали пластинки Гурченко, она лично приходила к вам записываться?

- А как же! А куда бы она делась?!

- Она же такая небожитель…

- Да прямо! Люся? Небожитель?! Потрясающая тетка! Абсолютно! Среди музыкантов она была как дома. И без всякой звездности. Возможно, под старость, когда вокруг был флер такой… А в 70-х годах она была просто огонь! Она не приходила как звезда, а как хорошая артистка со словами: «Ребята, привет, здорово! Как дела? Давайте работать». И все другие артисты точно так же. Никто не входил царственной походкой и не смотрел сверху вниз. Потому что воспитанные, интеллигентные люди.

И с Люсей работали как всегда с солистами. Она приходила на запись, но не пела вместе с нами, она была за кулисами. А мы делали фонограмму.

- А если она не пела, зачем же она приходила?

- А как можно доверить записать песню для себя, не присутствую на записи?! Тонкости темпа, ритма, громкость, замедления-ускорения… Обязательно присутствовала. Нет, никаких от нее придирок не было. Она была очень музыкальна и с уважением относилась к музыкантам. И от нее никогда никакой беды не было. Не помню случая какого-то конфликта, ссоры. Все было просто на самом высшем уровне. Кстати, мы же писали бенефис Гурченко, Голубкиной, Дорониной.

Каждый делал свою работу. Мы работали очень плотно, иногда в день по 8-12 часов.

- А кто из этих звезд делали вам замечания по записи?

- Процесс звукозаписи – это практически исполнитель оторван от нас. Он после исполнения может сказать какое-то замечание, но это, конечно, не Голубкина и не Доронина, потому что они не настолько музыкально искушены, как Люся Гурченко. Они не вмешивались вообще никогда.

Придирчивый кто был – Карел Готт был достаточно придирчив, но в рамках. Валя Толкунова была, может быть более придирчива, чем другие. Льва Лещенко – обычный, нормальный.

«Данелия умел объяснить глазами, какую музыку от нас хочет»

- На «Мелодии» мы выпустили более 200 долгоиграющих пластинок, записали музыку к более сотни кинофильмов – «Джентльмены удачи», «12 стульев», «Дульсинея Тобосская», «Цыган», «Возвращение Будулая», «Романс о влюбленных» и так далее. Когда музыку к фильмам писали, то там уже бал правят режиссеры, которые обычно приходят в студию и начинают рассказывать, мол, вот понимаете – в этот момент у героя решается судьба, творится внутри то-то, и он вот здесь проходит, а оттуда начинает светить фонарь, и… А мы всегда по этому поводу – музыканты же циничные ребята – говорили: «Послушайте, мы этими категориями не мыслим, давайте так – быстрее, медленнее, громче или тише - это мы понимаем».

Потому что рассказы про метания героя – это для нас разговор ни о чем. Ведь композитор уже написал эту музыку, и мы же другого ничего сыграть не можем. Мы можем сыграть это же, но чуть медленнее, печальнее или чуть веселее, то есть, нам не дано на ходу воплотить чаяния режиссера. Он должен был думать об этом, когда работал с композитором.

- Марк Захаров что вам высказывал?

- В этом плане он был совершенно не придирчив. Он даже высказывался в том плане, что не очень в этом разбирается.

А вот потрясающий опыт был с Георгием Данелия. Данелия работал вместе с композитором Гией Канчелией. Мы писали музыку к его фильмам «Совсем пропащий», «Джентльмены удачи», и лирическим - «Мимино», «Не горюй!». Я сидел за органом, а рядом со мной - Данелия. А в аппаратной сидел Канчелия. И когда Канчелия пытался что-то говорит, то Данелия произносил: «Послушай меня, не слушай никого». Он очень хорошо знал, что он хочет. И он-таки добивался и изменений авторской партитуры, если ему это нужно было по ходу дела. Он был из тех режиссеров, которые на самом деле глубоко знают, о чем они говорят. И то, что они говорят, можно воплотить – это не слова в пустоту. Он умел работать с музыкантом.

- А как же он вам объяснял, что он хочет, если словесное описание переживаний героя вам не нужны?

- Это он делал чисто музыкально. Он это показывал руками, глазами, как дирижер… ну, это не передать, это дар! Вот Данелия был в этом плане удивительный. Это действительно был такой экспириенс. И Канчелия, кстати, говорил о том, что Данелия ему очень много дал как автору киномузыки. Говорил, что у него большему научился, чем у других композиторов.

- Вы и сами писали музыку к фильмам?

- Да, к разным фильмам – среди них «Глянец», «Шофер на один рейс», «Когда становятся взрослыми».

Во-первых, надо войти в это дело, посмотреть, увидеть, понять, о чем речь, что происходит. Мы встречались, естественно, с режиссером картины Андроном Кончаловским по этим поводам. Он рассказывал, показывал, я читал сценарий, смотрел куски фильма, потом писал музыку. Андрон на запись в Берлин ко мне приезжал, потому что я часть музыки записывал там. Потом присутствовал на записях в Москве на Мосфильме.

С одним фильмом так. С ним проще, потому что у Кончаловского музыкальное образование.

С фильмом «Шофёр на один рейс» было сложнее. Режиссер Вадим Зобин сразу как-то самоустранился. И только услышав, говорил, нравится ему или нет. Но он совершенно не мог объяснить, что он хочет. Хотя музыка в результате получилась симпатичная. В общем, работа с режиссером – сложная вещь, поэтому, если посмотрите, существуют часто тандемы режиссер-композитор. Они привыкают работать вместе и хорошо друг друга понимают.

«Лещенко подводило горло»

- С Левой Лещенко мы, начиная с 78-го по 81-й годы ездили на гастроли, плотно общались. Аранжировал песни для его первого выхода на Всесоюзный конкурс песни. В общем, с моей руки он туда и попал. Он пел три баллады Фельцмана – «Огромное небо», еще какие-то.

- Случались казусы, когда, например, у Лещенко голос пропадал?

- У Лещенко бывало. К сожалению, у Левы не очень крепкое горлышко, и хоть он берег его всегда, но бывали срывы. И бывало, что мы приезжали на гастроли и со второго дня уезжали в Москву. Ну, вот слабое горло… А Иосиф Давыдович мог шесть концертов в день спеть и хоть бы что. У него очень крепкий аппарат был, просто очень! Однажды в середине гастрольного чеса в Сибири, а это примерно сто концертов два-три месяца - а Иосиф никогда не пел один концерт в день, всегда старался два-три - в середине поездки перед ним гитарист встал на колени и попросился: «Отпустите, пожалуйста, домой!». А тому хоть бы что!

С Кобзоном мы записывали его пластинки. Для его ансамбля я делал некоторые аранжировки. И когда у него заболел пианист, я его заменил. Помню, тогда нам выпало работать детские «ёлки». Это пять «елок» в день в какой-то провинциальной филармонии на гастролях. И еще у Иосифа было ежедневно по три концерта полноценных с двумя отделениями как положено. Так что у меня с ним восемь концертов в день было!

- А как дети на новогодних мероприятиях вас принимали?

- Мы там играли музыку из мультфильмов, песни, скажем, «Антошка» и прочее. И всякую музыку веселую. Но первая «ёлка» начиналась в 8 утра, и, конечно, для музыкантов это гибель, потому что лично я заканчивал концерт Иосифа где-то в 11 ночи или около полуночи. И утром приходилось несладко. Ведущий подходил к нашей маленькой сцене, где мы сидели ансамблем 7-8 человек. И говорил: «Посмотрите, дети, на наших веселых музыкантов!». И дети смотрели на нас и так резко назад пятились, словно "чур меня". Потому что рожи у нас, конечно, были специфические.

- В праздники принято и выпить…

- Хоть и принято, но хочу сказать, что меня никогда не окружали пьяницы, за очень редкими исключениями. И, к сожалению, эти исключения были великолепными музыкантами - не выгонишь. И тянешь на себя эту лямку, когда хотелось бы выгнать, а держишь из-за того, что на самом деле прекрасный музыкант. Это издержки руководящей работы! (смеется).

Аранжировка для Пугачевой больше не менялась

- Для Аллы Пугачевой я аранжировал «Не отрекаются, любя». Написал ее композитор Минков Марик, мой приятель, покойный, к сожалению. Я к ней придумывал вступление и заключение – у Марка не было этого придумано. Там такой рояльный как ноктюрн вначале – это я придумал. Встречались мы с Аллой во время работы. Тогда она была очень милая. Не знаю, как сейчас, давно с ней не общался. Мы с ней встречались, вместе придумывали какие-то вещи для этой песни. Потом она ее записала. А позже обращалась еще с предложениями что-то аранжировать, - но обращалась не сама, а через своих директоров. И я отказался.

- Почему отказались?

- Я не могу общаться с директорами. Это что за форма такая?! А сейчас это модно так.

Вот пытались сотрудничать с так называемыми сегодняшними звездами. У нас Кремлевские концерты были. Мы принимали участие несколько раз в новогодних программах. И было много солистов, для которых мы с оркестром записывали песни.

Звонишь какой-то солистке, ну, от горшка два вершка. Общаешься с ее директором. Спрашиваешь, мол, а как поговорить с артисткой, мне же надо знать, как она будет петь, что. И - нереально, не соединяют! Это просто порочная система, не принятая нигде в мире. Это дикость. Они стали какие-то небожители – я не понимаю, что происходит.

А потом эта так называемая звезда приходит и говорит: «Нет, мне не нравится». Ну, дорогая, ты поучаствуй, ты встреться с аранжировщиком, с композитором, посиди, понапой. Скажи, как тебе лучше – а может это тебе высоковато, а, может быть, надо было пониже взять тональность. Нет, директор мне будет рассказывать, что я должен делать?!

- А Пугачева вам напевала, когда вы работали над аранжировкой песни «Не отрекаются, любя»?

- Конечно. Мы приехали к ней с Мариком Минковым. Она была на своей репетиционной базе на Грузинском валу – в клубе какой-то фабрики. Она там была в тренировочном костюме. Помню, жонглировала какой-то палкой. Мы вместе посидели – наиграли, поиграли, поговорили. Алла напевала нам, помогала. Она видела эмоциональное развитие песни, это она и рассказывала нам, это и напевала.

Она очень разбирающийся человек в этих вопросах, поэтому и продукция получилась хорошая. Практически эта песня с момента ее выхода, больше никогда не переаранжировали, никогда она не была в другой аранжировке. То есть, у нас получилось точное попадание.

- А знаете про конфликт Пугачевой и Богословского?

- Я в это не вникал. Кстати, Богословский довольно ядовитый дядька был. Он мог, конечно, кого хочешь «приложить».

Однажды Богословский запечатал квартиру Хенкина, артиста оперетты, пятикопеечной монетой. На ней же герб был Советского Союза. Он этим гербом на сургуче запечатал веревочкой квартиру. И Хенкин в полном кошмаре и ужасе не мог попасть домой после спектакля. Но Хенкин ему жестоко отомстил. Он его напоил сильно, а они были в центре Москвы, и последнюю четвертинку допивали около памятника Пушкину. Тут Богословский отрубился. Хенкин отвез его в аэропорт и сказал, что это знаменитый композитор Богословский, автор песен «Темная ночь» и так далее, его надо отвезти в Питер и посадите его, пожалуйста, к памятнику Пушкина. И когда Богословский пришел в себя – оказался около «сидящего», а не «стоящего» Пушкина без копейки денег. Пришлось ему идти в Союз композиторов и просить денежку добраться обратно.

- А лично над вами Богословский подшучивал?

- Нет. Они с уважением относились к музыкантам. С Блантером мы много работали. Вот был смешной дядька и рассказчик интересный.

- Знаю, что Державин и Ширвиндт пели ваши песни?

- Да. Это выпускались детские пластинки на стихи Михаила Пляцковского.

Они ребята дивные, с ними все просто. Написал песню. Они пришли, выучили и спели. Я им играл, пока не выучат. Ну а как иначе? Если новая песня, другого метода нет. На слух. Артисты драматические, как правило, нот-то не знают. Поэтому старался писать песни такие, которые они могут сразу легко запомнить. Так же было и с Папановым, и с Пельтцер, которым писал песни для программы «Утренняя почта». Наигрывал, пока не запомнят.

- Пельтцер, наверное, долго запоминала?!

- Нет, театральные артисты – хваткие. Быстро схватывают. И в их исполнении характер есть в песне. Я люблю театральных артистов в этом отношении. Они, в отличие от певцов, характер чувствуют очень хорошо. Ну и песни, в основном, очень простенькие, если это, извините, не «А соле мио», то артисты сразу характер ловят, придают такую жизнь стихам, что это одно удовольствие.

«Вале Толкуновой Брежнев говорил: «Молодец!»

- Перед Брежневым играли?

- Да, в советские годы мы играли для членов правительства и Брежнева праздничные кремлевские концерты. Сначала нас загоняли в комнату, проверяли, прощупывали всякими приборами. Разбирали все наши инструменты.

Потом нас загоняли в другую комнату и там были какие-то бутербродики, водичка. И мы оттуда не могли никуда выходить. И потом выходили на сцену. Это как правило на шестом этаже проходило. Там сцена и перед ней длинный стол, за которым сидел Брежнев, все Политбюро. Они пили себе водочку, курили сигаретки, а мы им представляли. Мы туда в основном ездили с Левой Лещенко, Валей Толкуновой.

- А члены Политбюро слушали или только ели?

- Они слушали, почему же. И хлопали, и улыбались. Очень мило все было. Во всяком случае, сам Брежнев был очень милый. Он мог сказать нараспев: «мо-ло-дец!».

- А я думала Брежнев только русские народные песни может принимать…

- Ничего подобного. Нет, вы так не думайте. Он был вообще довольно интересующимся человеком. Совсем не деревенский был дяденька, отнюдь!

Был милый и симпатичный. В годы молодости вообще любил и представительниц женского пола, и всего такого.

- Приходилось вам обращаться с просьбами к сильным мира сего?

- Нет. С этим было строго. Никому и в голову бы не пришло обратиться с просьбой.

- А мне рассказывали, что та же Толкунова квартиры в Москве легко скупала по дешевке…

- Слушайте это все в пол уха, как говорится.. Я знаю, что это никак не мог сделать кто-то из Политбюро. Это мог сделать только Лужков. Или председатель тогдашнего Моссовета. И по дешевке это не было, только по госцене. Она ниже общей, но это тоже не копейки. И вообще я не знаю про богатства Вали. Сейчас наговорят люди всякой ерунды…

С Валей мы ездили в Венгрию по войскам и в Германию. Валя была хорошая, милая. Она была капризноватая на счет музыки, но никогда не скажу, что она была «капризновата из каприза». Она просто добивалась того, чтобы звучало так, как она хочет. А человек ведь тоже был с прекрасным музыкальным образованием...

Помню, в Венгрию приехали в какую-то часть выступать и там жена командира части – ну, знаете дамы полковые, «главный человек вообще». А мы хотели посмотреть «Кентерберийские рассказы». И она нам так со знанием дела: «Ну, я смотрела этот фильм. Он неоднозначен, конечно! Но знаете что – вы ведите себя естественно. Если вам смешно будет – то вы смейтесь». Ну что можно еще к этому добавить?! Вот это самое смешное. А артисты – нормальные. Есть подобрее, позлее, но это характер человека. Это не значит, что он себя может вести неадекватно, неприлично.

- Но, скажем, жены командиров могли ревновать к Валентине Толкуновой?

- Да, пожалуй. Валя себе такой имидж сценический придумала – это вот русская красавица, коса и такая нежность постоянная. И этот тихий голос, проникновение…

Я помню, старушка придет, и лукошко малинки ей принесет: «Дочка, скушай». Валя это здорово делала. Она была неплохая, но такая, какой видели ее на сцене, в жизни она не была. Это был ее сценический образ. Вот это сценическое - «дочка». Вдохновенное ее - «Серебряные свадьбы»… Это, конечно, она гениально придумала. Проект замечательный. Такой она не была, но все равно милая, мы всегда и целовались, и обнимались… Но если вы мое мнение как мужчины спрашиваете – я бы ответил немецким словом «яйн», то есть, и да, и нет. На вкус, я бы сказал так.