Детский гематолог рязанской ДОКБ Светлана Дронова: «Наши пациенты никогда не спрашивают о смерти"

Талантом, терпением и верой Александра Безнощенко, Светланы Дроновой и Марины Юдаковой изо дня в день совершается невидимое волшебство – дети делают маленькие, один за другим, шажки к жизни.

Фото: Татьяна БАДАЛОВА

В конце лета – начале осени, когда солнце наиболее активно, количества случаев выявления лейкоза у детей возрастает. Дети с острым лимфобластным лейкозом – самая большая группа раковых больных в Детской ОКБ. В Рязанской области каждый год регистрируется 8-10 случаев этого заболевания у детей. Ни больше. Но и не меньше. Стабильность, которая не утешает...

В нерешительности останавливаюсь перед надписью: «Отделение химиотерапии онкологических и гематологических больных». Двери в это отделение почему-то закрыты даже днем. То ли медперсонал старается уберечь своих подопечных от всяческих инфекций снаружи, то ли, напротив, внешний мир изо всех сил пытается отгородиться. От жестокой правды, от нестерпимой до крика боли, от, безусловно, несчастных, но, слава богу, что не своих детей.

Всегда проще не знать, чем знать. О том, например, что заболеваемость детей злокачественными опухолями составляет 14–15 случаев на 100 тысяч детского населения в год. Нетрудно подсчитать, что за 15 лет детства из каждых ста тысяч ребят, родившихся в один год, раковыми опухолями заболевают больше двухсот. Риск, что ребенок столкнется с раком, тем более трагичен, что сейчас в семьях чаще всего лишь по одному-два ребенка.

После того как проходит страх перед табличкой, начинается борьба за жизнь ребенка.

Фото: Татьяна БАДАЛОВА

Дверь закрыта, и ничто не мешает мне развернуться и еще успеть вместе с другими людьми в лифт. А потом перезвонить и придумать тысячу причин: была на совещании, заболела, уехала в командировку. И можно дальше писать статьи-гимны об отремонтированных дорогах и построенных детсадах. В самом деле, зачем читателя тревожить рассказами про лейкоз и опухоли головного мозга у детей? А впрочем, может, только так и нужно. Чтобы не забывали: рак у детей – любому может выпасть жребий заболеть и у каждого есть шанс спастись.

Трое смелых…

…По длинному коридору разносится гулкий стук моих шагов. В отделении тихий час, но почему-то здесь даже такая невинная тишина кажется гробовой. Все двери в палаты из непрозрачного стекла. Еще одно ограждение. Все двери плотно закрыты. Кроме одной. Взгляд по привычке юркнул в проем между дверью и косяком – профессиональное любопытство. Внутри какая-то пустота, как и во всем отделении. Пустые койки. На сбитой простыне - худая девочка. Калачиком. Рядом, на краешке кровати, наклонившись к ней, мать. Не шелохнется. У окна – бабушка. Губы поджаты, глаза сухие. Молчат.

И снова неловкость, словно чужое признание случайно подслушала...

- Вы не думайте, что здесь всегда так тихо, - успокаивает меня Марина Сергеевна, врач-гематолог отделения. – Наше лечение исчисляется в месяцах – от полугода и больше. А дети есть дети. Как только полегчает немного – сразу высыпают из палат. У нас, бывает, целый детский сад по коридорам гоняется.

В отделении работают три доктора – заведующий Александр Безнощенко и врачи-гематологи – Светлана Дронова и Марина Юдакова. Талантом, терпением и верой этих людей изо дня в день совершается невидимое волшебство – дети делают маленькие, один за другим, шажки к жизни.

Трое на 30 коек. И хоть полностью отделение почти никогда не заполняется – при возможности пациентов стараются отпускать на какое-то время домой – нагрузка на одного врача все равно большая. На уровне законодателей давно ведутся разговоры о том, что необходимо снизить число больных на одного детского врача-онколога до 5 человек. Но пока сочувственные речи не подтверждаются подписанными нормами, доктора готовы лечить и по 10, и даже по 15 детей, если потребуется. А о каких бы то ни было надбавках за стресс и вовсе речи не ведется. И, тем не менее, текучки в отделении нет – врачи и медсестры работают чуть ли не с 1996 года - момента его образования. Вот только новеньких сюда не зазовешь. Боятся огромной ответственности, да и рвать сердце, глядя на угасающих детей, не всякому хочется. Ведь не всегда врачам удается совершить чудо.

«Оптимизма больше, чем можно подумать»

- Это первый страх перед вывеской отделения, - говорит Александр Григорьевич. – А когда он проходит – начинается борьба. Да, опухоли у детей развиваются гораздо быстрее, чем у взрослых. Они располагаются глубже в недрах организма, и их труднее определить. Но зато - и это для нас главное - злокачественные опухоли детского возраста гораздо лучше поддаются лечению, чем раки у взрослых, и детский организм может перенести более интенсивное лечение, чем взрослый. Из 100% детей, поступивших в наше отделение, независимо от заболевания и его стадии, 70% полностью выздоравливают. Мы имеем 80-85% выздоровления при остром лимфобластном лейкозе. А если заболевание удается диагностировать на начальной стадии – цифра идет к 100% выздоровления. Так что оптимизма здесь гораздо больше, чем можно подумать.

К тому же с детьми приятнее работать в эмоциональном плане. Вот сегодня на обходе трехлетняя Вероника подала мне пластмассовую сковородку, а на ней - пластмассовый салатик, и говорит: «Григорич, завтрак!" (смеется). Не может еще выговорить полностью имя-отчество, по-простому обращается…

- И все-таки ваши пациенты умирают…

- Да, дети погибают. Это тяжело, но нужно признать, что мы не все можем. В таком случае нужно создать достойные условия для последних дней жизни.

- Если болезнь развивается необратимо, вы отпускаете ребенка домой?

- Многие родители хотят, чтобы это проходило в родных стенах, в кругу близких людей. Конечно, не совсем хорошо, чтобы пациент умирал в нашем отделении. Это очень сильно отражается на моральном климате – ведь рядом находятся родители и дети, у которых есть все шансы выздороветь. Для таких случаев должны быть хосписы. Но это, увы, проблема всей нашей страны.

- Такие дети умирают в сознании? Как вообще вести себя с умирающим ребенком?

- Ситуации разные бывают, - говорит Светлана Николаевна. – Некоторые в конечном итоге в реанимацию попадают без сознания. Были и ребята, которые общались до последней минуты. Помните Сашу? – обращается доктор к своим коллегам и поясняет мне: - 12 лет мальчику было, у него сначала одна опухоль развилась, потом вторая. Всем уже было понятно, что процесс необратим. Он с мамой тут до последнего был, и умер днем, при всех. В конце мы все за ручку держали его.

- Они не спрашивают вас о смерти, о том, что их ждет?

- Знаете, я всегда очень боюсь этих вопросов от детей. С родителями, понятно, это все можно обсудить, объяснить им. А дети лично меня ни разу не спрашивали: я умру или я умираю? Даже самые тяжелые. Приходишь на обход - они рассказывают, как себя чувствуют, где болит. Ни разу никто не спросил. Я думаю, у них своя защитная реакция. Они стараются не думать об этом. Мне кажется, они даже с родителями это не обсуждают. Я даже не знаю, что сказать, если спросят. Наверное, ложь во благо, придется как-то выкручиваться.

- Простите заранее за вопрос, но как вы потом смотрите на своих детей? Мы слабы, и, видя чужих больных детей, про себя думаем: хорошо, что не мой.

- Нет-нет, - спешит ответить Светлана Николаевна. - Я стараюсь отдельно держать работу и дом. Потому что мысли материальны. Если думать, что такое могло бы случиться с моими детьми… Работа – это работа. А свои дети – это свои дети.

В 2013 году в отделении химиотерапии умерло двое детей – у одного из них был неоперабельный случай, у другого – развившаяся тяжелая инфекция.

«Делаем все, чтобы не разлучать маму и ребенка»

В последние годы отечественная медицина шагнула далеко. Успехи современной терапии рака у детей — это самая настоящая фантастика по сравнению с самыми смелыми прогнозами двадцати-тридцатилетней давности. И квоты на лечение наших детей в клиниках федерального уровня выдают, и благотворительные фонды активно работают с больницами в регионах. И все-таки мы регулярно слышим объявления о сборе средств на операцию за рубежом.

Двери в палаты из непрозрачного стекла – чтобы максимально оградить пациентов от внешних раздражителей.

Фото: Татьяна БАДАЛОВА

- Александр Григорьевич, неужели дело в менталитете? Мы вкладываем деньги в развитие нашей медицины, гордимся ее победами, а как встает вопрос жизни и смерти – едем за границу.

- Зачастую лечение за границей – это не медицинские показания как таковые, а желание родителей. Как правило, лечение там дает такие же результаты, какие мы могли бы получить здесь. За последние годы положительных примеров лечения за границей были единицы. Но это не потому, что там плохо лечат, просто мы стали лечить лучше. И уровень наших федеральных центров подтягивается к заграничным. Почему люди едут за границу? Потому что отечественные доктора говорят: мы можем это сделать, но, к сожалению, это не приведет к спасению жизни ребенка. Родители верить этому не хотят и пытаются решить проблему в зарубежных клиниках. Но чудеса случаются редко.

Как только диагноз поставлен, каждое слово родителей, каждый взгляд, каждое принятое решение – это вклад в здоровье ребенка, это шаг к его спасению. Поэтому врачи делают все возможное, чтобы во время лечения не разлучать маму и ребенка.

- Иногда приходится по часам рассчитывать, чтобы развести детей с мамами по разным палатам, один ребенок пролечился, ушел, другой пришел на его место, - говорит Марина Сергеевна.

- Но ведь, знаете, не все родители хотят лежать с детьми, - замечает Александр Григорьевич. - Некоторых приходится буквально заставлять. Лечение интенсивное, не все выдерживают. Одна мама нам и вовсе сказала: «Мне надо деньги зарабатывать, делайте, что хотите - я лежать не буду». Две операции и весь курс химиотерапии мы провели без мамаши. Я за полгода ее раза два видел.

Нередко родители сознательно отодвигают от себя мысли о болезни ребенка, ведь в таком случае им придется признать отчасти и свою вину в этой беде. По словам врачей, обычно они видят детей уже с третьей-четвертой стадией рака. Первая и вторая стадии в основном развиваются без внешних признаков. Ребенок активен, хорошо кушает, играет. А потом, купая или одевая его, мама вдруг находит уплотнение в животе или на шейке покажутся увеличенными лимфатические узелки.

- И все же, Александр Григорьевич, как вовремя заметить неладное? Как не упустить болезнь?

- Необходимо помнить, что, в отличие от взрослых раков, детские опухоли прячутся под «масками». Всегда есть соблазн найти более легкое объяснение, почему малыш капризничает, плохо ест, откуда взялась потливость и отчего так увеличился живот. Симптомами опухоли могут быть и одышка, и кровь в моче, и утомляемость, и снижение аппетита, и беспричинная капризность, и подъемы температуры до 37-37,5 градусов. Если вам показалось, что что-то со здоровьем вашего ребенка не в порядке, не теряйте времени - само не рассосется! - идите к врачу и обследуйтесь. Если окажется, что ничего страшного нет, очень хорошо, ну а если опухоль, то ее-то как раз и нужно выявлять на самых ранних стадиях развития.